Душе с прекрасным назначеньем  
Должно любить, терпеть, страдать; 
И дар господний, вдохнвенье,  
Должно слезами поливать.  
Для. вас понятно это слово!..  
Для. вас я радостно сложил  
Свои житейские оковы,  
Священнодействовал я снова  
И слезы в звуки перелил. 
Ваш добрый ангел осенил  
Меня бессмертными крылами  
И тихостройными речами  
Мечты о рае пробудил. 

Яготин, 
11 ноября 1843 

Нашел друзей и тайной силой 
К себе друзей причаровал; 

Между друзьями молодыми, 
Порой задумчивый... порой 
Как волхв, вещатель молодой, 
Речами звучными, живыми 
Друзей внезапно изумлял; 
И силу Дружбы между ними, 
Благословляя, укреплял. 
Он говорил, что обще благо 
Должно любовию купить 
И с благородною отвагой 
Стать за народ и зло казнить. 
Он говорил, что праздник жизни, 
Великий праздник, божий дар, 
Должно пожертвовать отчизне, 
Должно поставить под удар. 
Он говорил о страсти нежной; 
Он тихо, грустно говорил, 
И умолкал!.. В тоске мятежной 
Из-за стола он выходил 
И горько плакал. Грусти тайной, 
Тоски глубокой, не случайной, 
Ни с кем страдалец не делил. 
Друзья любили всей душою 
Его, как кровного; но он 
Непостижимою тоскою 
Был постоянно удручен, 
И между ними вольной речью 
Он пламенел. Но меж гостей, 
Когда при тысяче огней 
Мелькали мраморные плечи, 
О чем-то тяжко он вздыхал, 
И думой мрачною летал 
В стране родной, в стране прекрасной, 
Там, где никто его не ждал, 
Никто об нем не вспоминал, 
Ни о судьбе его неясной. 
И думал он: «Зачем я тут? 
И что мне делать между ними? 
Они все пляшут и поют, 
Они родня между родными, 
Они все равны меж собой; 
А я!..» И тихо он выходит, 
Идет, задумавшись, домой; 
Никто из дому не выходит 
Его встречать; никто не ждет, 
Везде один... тоска, томленье!.. 
И светлый праздник воскресенья 
Тоску сторичную несет. 
И вянет он, вянет, как в поле былина, 
Тоскою томимый в чужой стороне; 
И вянет он молча... какая кручина 
Запала в сердечной его глубине? 
«О горе мне, горе! Зачем я покинул 
Невинности счастье, родную страну? 
Зачем я скитался, чего я достигнул? 
Утехи познаний?.. Кляну их, кляну! 
Они-то мне, черви, мой ум источили, 
С моим тихим счастьем они разлучили! 
Кому я тоску и любовь расскажу? 
Кому сердца раны в слезах покажу? 
Здесь нету мне пары, я нищий меж ними, 
Я бедный поденщик, работник простой; 
Что дам я подруге моими мечтами? 
Любовь... Ах, любови, любови одной 
С нее на три века, на вечность бы стало! 
В своих бы объятьях ее растопил! 
О как бы я нежно, как нежно любил!» 
И крупные слезы, как искры, низались, 
И бледные щеки, и слабую грудь 
Росили, и сохли. «О дайте вздохнуть, 
Разбейте мне череп и грудь разорвите,— 
Там черви, там змеи,— на волю пустите! 
О дайте мне тихо, навеки заснуть!» 
 
Страдал несчастный сирота 
Вдали от родины счастливой 
И ждал конца нетерпеливо. 
Его любимая мечта — 
Полезным быть родному краю,— 
Как цвет, с ним вместе увядает! 
Страдал он. Жизни пустота 
Пред ним могилой раскрывалась: 
Приязни братской было мало, 
Не грела теплота друзей: 
Небесных солнечных лучей 
Душа парящая алкала. 
Огня любви, что бог зажег 
В стыдливом сердце голубином 
Невинной женщины, где б мог 
Полет превыспренний, орлиный 
Остановить и съединить 
Пожар любви, любви невинной; 
Кого бы мог он приютить 
В светлице сердца и рассудка, 
Как беззащитную голубку, 
От жизни горестей укрыть; 
И к персям юным, изнывая, 
Главой усталою прильнуть; 
И, цепенея и рыдая, 
На лоне жизни, лоне рая 
Хотя минуту отдохнуть. 
В ее очах, в ее томленье 
И ум, и душу утопить, 
И сердце в сердце растопить, 
И утонуть в самозабвенье. 
 
Но было некого любить; 
Сочетаваться не с кем было; 
А сердце плакало, и ныло, 
И замирало в пустоте. 
Его тоскующей мечте 
В грядущем что-то открывалось, 
И в беспредельной высоте 
Святое небо улыбалось. 
Как воску ярого свеча, 
Он таял тихо, молчаливо, 
И на задумчивых очах 
Туман ложился. Взор стыдливый 
На нем красавица порой 
Покоя, тайно волновалась 
И симпатической красой 
Украдкой долго любовалась. 
И, может, многие грустили 
Сердца девичие о нем, 
Но тайной волей, высшей силой 
Путь одинокий до могилы 
На камнях острых проведен. 
Изнемогал он, грудь болела, 
Темнели очи, за крестом 
Граница вечности чернела 
В пространстве мрачном и пустом. 
Уже в постели предмогильной 
Лежит он тих, и — гаснет свет- 
Друзей тоскующий совет 
Тревожит дух его бессильный. 
Поочередно ночевали 
У друга верные друзья; 
И всякий вечер собиралась 
Его прекрасная семья. 
В последний вечер собралися 
Вокруг предсмертного одра 
И просидели до утра. 
Уже рассвет смыкал ресницы, 
Друзей унылых сон клонил, 
И он внезапно оживил 
Их грустный сон огнем бывалым 
Последних пламенных речей; 
И други друга утешали, 
Что через семь иль восемь дней 
Он будет петь между друзей. 
«Не пропою вам песни новой 
О славе родины моей. 
Сложите вы псалом суровый 
Про сонм народных палачей; 
И вольным гимном помяните 
Предтечу, друга своего. 
И за грехи... грехи его, 
Усердно богу помолитесь... 
И   с о  с в я т ы м и   у п о к о й 
Пропойте, други, надо мной!» 
 
Друзья вокруг его стояли, 
Он отходил, они рыдали, 
Как дети... Тихо он вздыхал, 
Вздохнул, вздохнул... Его не стало! 
И мир пророка потерял, 
И слава сына потеряла. 
 
Печально други понесли 
Наутро в церковь гроб дубовый. 
Рыдая, предали земли 
Остатки друга; и лавровый 
Венок зеленый, молодой, 
Слезами дружбы оросили, 
И на могиле положили; 
И   с о  с в я т ы м и   у п о к о й 
Запели тихо и уныло. 
 
В трактире за круглым, за братским столом 
Уж под вечер други сидели кругом; 
Печально и тихо двенадцать сидело: 
Их сердце одною тоскою болело. 
Печальная тризна, печальны друзья!.. 
Ах, тризну такую отправил и я. 
 
Согласьем общим положили, 
Чтоб каждый год был стол накрыт 
В день смерти Друга; чтоб забыт 
Не мог быть друг их за могилой. 
И всякой год они сходились 
В день смерти друга поминать. 
Уж многих стало не видать: 
Приборы каждый год пустели, 
Друзья все больше сиротели,— 
И вот, один уж, сколько лет 
К пустым приборам на обед 
Старик печальный приезжает; 
Печаль и радость юных лет 
Один, грустя, воспоминает. 
Сидит он долго; мрачен, тих, 
И поджидает: «Нет ли брата 
Хоть одного еще в живых?» 
И одинокий в путь обратный 
Идет он молча... И теперь, 
Где круглый стол стоит накрытый, 
Тихонько отворилась дверь, 
И брат, что временем забытый, 
Вошел согбенный!.. Грустно он 
Окинул стол потухшим взором 
И молвил с дружеским укором: 
«Лентяи! видишь, как закон 
Священный братский исполняют! 
Вот и сегодня не пришли, 
Как будто за море ушли!» 
И слезы молча утирает, 
Садясь за братский круглый стол. 
«Хоть бы один тебе пришел!» 
Старик сидит и поджидает... 
 
Проходит час, прошел другой, 
Уж старику пора домой. 
Старик встает: «Да, изменили! 
Послушай, выпей, брат, вино,— 
Сказал слуге он,— все равно 
Я не могу; прошло, что было,— 
Да поминай за упокой; 
А мне пора уже — домой!» 
И слезы снова покатились. 
Слуга вино, дивяся, выпил. 
«Дай шляпу мне... какая лень 
Идти домой!..» — и тихо вышел. 
 
И через год в урочный день 
Двенадцать приборов на круглом столе, 
Двенадцать бокалов высоких стоят, 
И день уж проходит, 
Никто не приходит, 
Навеки, навеки забыты они. 
 
[1843, Яготин]